Жизнь после Гулага

В силу безнадежности нам дана надежда

                                                               В.Беньямин

1.      Техника представления материала – идейно мотивированный монтаж. Моральная форма такой литературы может быть проведена по жанру «чернухи» (чрезмерное внимание «показу» человеческих страданий, насилия, унижения, без всякого happy end). Теперь можно вызвать сострадание, участие в судьбе других и понимание только так? В этих исповедальных рассказах нет ничего шокирующего, от чего легко отречься, а есть что-то намного более невыносимое: апатия от нескончаемых повторов известного послегулагового ужаса, «ужаса без конца»; то, что Ницше называл «вечным возвратом того же самого».

2.      Все это, конечно, напрямую касается общенародного бессознательного (коллективного) жертв сталинских репрессий (да и любых других, включая постсоветских). Один поток речи, идущей из лагерной боли и страданий, из потерь и бессмыслицы существования врывается в другой, тот в третий, и так далее – прилив воспоминаний жуткого, депрессивного свойства, – бессознательное всех и каждой постсоветской жертвы. И всякий раз я вижу ту же диспозицию; с одной стороны, необъяснимая в своей жестокости и подлости власть, а с другой, ее бесчисленные жертвы. А между ними, мы сегодняшние, как заговоренные, и для нас тоже выбора нет: ты, он, они, все мы – опять или жертвы или палачи! Как будто власть – это безымянный палач, а народ, некое мазохистическое единство людей, живущих на определенной территории, готовых не только терпеть палача, но и полагать, что он по-прежнему необходим. «Красный человек» – это образ идеальной жертвы, но за ней, за ее жертвенностью и мазохизмом, – темная фигура любимого палача.

3.      Когда-то Андрей Платонов сказал: те, кто требует, чтобы будущее наступило сегодня, должны умереть первыми. Мы только в начале пути к пониманию «красного человека», мы его не то что не преодолели, мы не нашли ему место ни в нашей истории, ни в жизни – это не прощенное, не реабилитированное, не отмщенное и не спасенное бессознательное нации. Как его спасти, да и возможно ли это? От красного человека нелегко избавиться, он не уходит сам по себе. Нет смены идеологий по их старости или за ненадобностью, механизм «красного» мифа легко воспроизводится, когда настоящее не может ему достойно ответить, т.е. разрушить… Когда нет настоящего, а будущее невозможно, торжествует самое жуткое прошлое, оно кажется безопасным убежищем.

4.      Разве может быть народ, растянувший гражданскую войну почти на век, остаться невиновным? Разве есть в нем хотя бы одна человеческая жертва, которая не была бы следствием прежнего палачества?

5.      Это скорее вопросы, чем комментарий или размышление по поводу «Красного человека». Но главное я вижу в том, что такого рода тексты, документы признания и коллективной памяти, чья подлинность не вызывает сомнений, должны способствовать полной и радикальной деконструкции послегулаговского опыта.