Самобессознание

Реплика на текст

«Толпы мелких карьеристов-интеллектуалов хватались теперь не за религиозную веру в коммунизм, но прятали отчаянный интерес собственных действий под маской доверчивости и благих намерений. Как будто они не знали, что препятствием для реформирования системы служит сама система. Цинизм или самообольщение как принципы восприятия человека ради успешной карьеры уничтожали в сознании последние следы саморефлексии».

Стоит подумать об этом не с т. зр. этики, а как об опыте над человеком. Имеется социо-психо-анлиз авторитарной личности (Адорно), но не тоталитарной. Тоталитаризм не деспотия, не диктатура, не просто террористический режим. В основе тут террор не власти и не идеи, а… тотальности: полной прозрачности, полной – до тла – доступности человеческого нутра, полного разоружения перед не важно кем или чем, товарищами или следователями. Никаких «комплексов», потому что никаких структур. Герои А. Платонова не поддаются психоанализу. В монолитном единстве «партии» и «народа» не остается ничего.

Тоталитаризм это власть духа безымянной (и безыдейной) всеобщности, где «единица – вздор, единица – ноль». Безымянность этого духа нашла теперь точный слоган – «наши». Парадокс, однако, в том, что свои черты тоталитарный человек обретает и обнаруживает, когда «дух» его (нас) оставляет. Теперь его можно «исследовать». Но вот в чем беда: мы не в лаборатории. Там, в лаборатории, отчетливо разделены подопытное и испытующий. Здесь они должны быть одним и тем же лицом. Упрощая: следует подвергнуть рефлексии человека, прожившего жизнь в условиях разрушения всякой само-рефлексии. Бессмысленно исследовать извне – тогда это не само-рефлексия и невозможно изнутри. Надо извлечь опыт, уроки, но тоталитарный человек этого уже не умеет. И не хочет.

Я, положим, считаю наш советский век историческим предприятием по тотальному расчеловечиванию – растлению до тла – человека. Массовое уничтожение и тотальное репрессирование людей (людьми же, конечно, а не пришельцами, хотя иной раз и кажется, что те, кого по сей день именуют просто «они» – органы, номенклатура, чины – и впрямь какие-то иные) только условие расчеловечивания: существа существуют и даже благополучно существуют, но утрачивают – может быть, навсегда – некую «человечность», природу человека. А природы этой, оказалось, нет и неоткуда ее взять. Разве что напрокат и «как бы».

То, на чем рос, чем держался, в чем изменялся человек, – вещь не натурального свойства, это некие химеры – понятия, не всегда формулируемые как принципы, законы, заветы, догматы, а, напротив, неписаные (Антигона). Например, порядочность. Поскольку же «субстанция» этих держателей – умозрительная, а то и вообще никак не зримая и не слышимая – она подвержена рассеиванию, как облако в небе, или угасанию, выветриванию. «Я освобождаю вас от химеры совести!» – экстатически восклицал Гитлер. Но нет необходимости освобождать. Совесть, честь, чувство собственного достоинства, все эти этические «устои» составлены из материй легче эфира и слабее тлеющей искры. Химеры эти рассеиваются сами собой. Важно, однако, что, раз рассеявшись, они снова уже сами собой не сгущаются. Надо нам самим их как-то рождать на пустом месте, творить из эфемерной – химерной – материи.

Мы свободны, я свободен! Никаких оснований быть человечным… Точнее, в этой безосновности – без-законности, а-моральности – вся жутковатая человечность. Таков ведь урок. Сколько ни городи «общечеловеческих ценностей», сколько ни надувай себя и других «духом» разных духовностей, сколько ни разделяй на верных и неверных, – а вот оно неустранимое условие человеческой задачи: мы свободны, ни дна у нас, ни покрышки.

Кто-то в простоте станет есть, пить и веселиться (благо, дали). Тоталитарно просвещенный человек займется самообоснованием, на разные интеллектуальные лады открывая, что очень даже можно без чести, совести и прочих интеллигентских химер открыто есть, пить и веселится (ну, конечно, и творить). Сертификатом интеллектуальной зрелости служит теперь цинизм, цементирующий сообщество вместе со своей материальной базой – системной коррупцией. Таков посттоталитарный режим взаимного растления. Благочестие, государственная важность, высоколобый интеллектуализм, артистическая развязность, – лишь симуляции этих некогда «естественных» выражений человеческого лица. Их уже не умеют носить, знают об этом и этого не стесняются.

Беда же в том, что публичность, насквозь пронизанная симуляциями, включает в этот хоровод все высказывания, интонации, выражения, независимо от того, отвечает им что-то или нет. …О. Мандельштам, А. Платонов, В. Шаламов, «Хрусталев, машину!», «Подстрочник»…, изданные миллионными тиражами, остаются «для служебного пользования».

«Самосознание и самоуважение каждый терял сам. За неимением самосознания и самоуважения, выражаясь старомодно, без чувства собственного достоинства, индивид не в состоянии говорить – у него нет для этого языка».